Борис Грачевский: У меня счастливый дар понимать детей

Жили мы в нынешнем Королеве (тогда – Калининграде). Я окончил там техникум. После армии пришел работать грузчиком на кино-студию им. Горького. И тружусь тут всю жизнь. Поступил на заочное отделение во ВГИК и диплом получил через 23 года.
— Каковы самые сильные воспоминания детства?
— Они все – сильные. Я с двух лет помню и себя и то, что было вокруг: как одевались, что ели, ту музыку – абсолютно все. Особенно людей, скажем, директора дома отдыха, где мы жили. Это был толстый дядька, который ходил в кепке, низко надвинутой на глаза, и на всех из-под козырька зыркал. Мы его боялись. Наша семья жила в очень большом и красивом доме, как мне, ребенку, тогда казалось. Меня не беспокоило, что окна выходили под лестницу, и комната была шесть метров, и туалет общий. Как выглядело это жилище на самом деле, я понял лишь много лет спустя, когда снова побывал там. Какое все оказалось маленькое и убогое!
— Многие хотели бы вернуться в детство…
— Только не я. Не понимаю этого. Зачем? Нечего мне там делать. Папа работал круглые сутки, мама была нездорова, а мной занималась сестра: таскала на себе, ухаживала. Мы с ней и сейчас близки. Дня не бывает, чтобы мы не разговаривали. Она продолжает «возиться» со мной: например, напоминает, кого нужно поздравить с юбилеем. Но главным воспитателем был отец, он привил мне любовь к живописи, к хорошей музыке. А еще я много читал – мама была библиотекарем.
— У Ваших родителей была «воспитательная доктрина»?
— Я бы сказал, было простое воспитание. Мама никогда нас не целовала, не «тискала», – она была довольно сдержанна. Да и вообще жили мы незатейливо, строго. Я, как родился, все время спал на улице – в комнате было тесно. И практически не простужался и не простужаюсь. И дети мои тоже.
Своей кухни у нас не было – ели в столовой для персонала дома отдыха. Если опоздаешь – останешься голодным. А еще воспитание было, пожалуй, мягкое. Отец всегда был в хорошем настроении, «прикольщик», как бы сейчас сказали. Запретов было мало. Больше разрешений. Помню, мне сказали: «Читай, что хочешь. Только «Яму» Куприна – не надо». Так я тут же и прочел. Ничего не понял, конечно. Но я был совестливым, переживал, если что-то не так сделал.
— Вы были управляемым? Вас наказывали?
— Со мной всегда можно было договориться. «Какой хороший мальчик!» – говорили все. Папа был красавец, и «через меня» многие «тети» хотели завоевать его внимание. Дарили конфетки, яблочки. Я им говорил: «А у меня есть еще сестренка Лизочка», и получал еще конфетку. Не было никаких наказаний. Я рос в уважении к родителям и не мог их ничем расстраивать. Но и домашним ребенком меня назвать нельзя. Папа был культработником в доме отдыха, и я болтался целыми днями по территории. Потом с шести лет я с ним работал номера. У нас был сильный трюк: угадывание мыслей.
— Школа что-то поменяла в жизни?
— Там не было ничего интересного, учительница – и кофта серая, и юбка серая, и сама серая какая-то, все время чулки поправляла. Но первые четыре класса я учился хорошо. Если получал тройку, боялся домой идти. У меня всегда был интерес не пропустить что-то важное, интересное. Это меня «толкало» и в школе. Но вообще учебу помню не очень. А всякие другие ситуации – отлично. Однажды мы зимой переходили через речку. Вдруг тонкий прозрачный лед затрещал, я лег на него и увидел внизу под собой водоросли, которые колыхало течением. Тогда я, чтобы показать всем, что ничего страшного тут нет, лег и пополз. Или, помню, как-то тоже зимой спас провалившегося под лед приятеля, сына композитора Бориса Мокроусова.
— Такие поступки придают авторитет…
— А я никогда не высовывался, не лез в лидеры, правда, был мастером розыгрышей и «приколов».
— Ваши дети уже жили и учились совсем в других условиях?
— К сожалению, мне не удалось сделать в детях многое из того, что сделал во мне отец. Но дети добились многого своим трудолюбием, и они вполне состоявшиеся люди. Мы отдали детей в абсолютно нормальную московскую школу в Свиблово. Я считаю, что ребенок должен пройти детский сад и самую обычную школу. Он должен жить и закаляться в коллективном проживании.
— Вы ведь сами этого не прошли?
— Я не проходил, но так должно быть. Я, например, был счастлив, когда я выезжал в пионерлагерь на три месяца – это было счастливым временем. Там делал все, что я хотел. Так же было и в школе. Что «они» от меня хотели, я это и делал, только чтобы отстали.
— Это такая гражданская позиция или ее отсутствие?
— Я пробовал доказывать, но не получалось. И реализовывал себя в другом. В 10 лет вел кружок по изобразительному искусству и водил своих друзей по Третьяковке. Тогда же я как режиссер поставил первый танец.
— Как Вы занимались воспитанием своих детей?
— У меня была своя стратегия. Например, мы с сыном на месяц уезжали на море в «Орленок». Он говорит, что ему те поездки запомнились на всю жизнь. Я давал свободу, он плавал, болтался по лагерю, где угодно, – я в него верил. Потом мы с ним, когда он стал уже юношей, отвоевывали свободу матери.
— Вы сказали, что не все в воспитании детей Вам удалось. Но Вы же сами жили в свободе, а не в жестком воспитании, так, может быть, и хорошо, что они были так же свободны от пресса опеки?
— Вот уже не знаю… Мой папа просил, чтобы его опускали в могилу под музыку «Памяти Каррузо» в исполнении Лучано Паваротти. Я его просьбу выполнил. И я бы хотел, чтобы мои дети также глубоко и тонко чувствовали музыку. Но что говорить, они живут в другом мире, другой жизнью. Дети выросли в хорошей трехкомнатной квартире. У сына машина появилась в 17 лет – это хорошо, а у меня в 30.
— Он счастлив?
— Он работает круглые сутки, он президент крупной корпорации. Так что счастлив или нет – вопрос хитрый. Счастлив может быть и лежащий в канаве – ему ничего не нужно.
— Значит, свободного времени нет?
— Отдых – сложный вопрос. Уже не интересует рыбалка. Показываю «Ералаш», смотрю на реакцию зрителей. Езжу на фестивали, участвую в презентациях, открытии выставок, – помогаю другим людям.
— «Ералаш» – это «вечный» проект?
— Боюсь, никто не сможет больше столько делать, так вкладываться. Потому что все ошибки и достижения – они прошли через меня. 32 года работы! Это уникальный проект – и по длительности, и по народной любви. Иногда мне говорят – раньше «Ералаш» был лучше. Но это говорят взрослые, а ведь дети – другие. Они по-другому говорят, у них другие ценности. «Ералаш» потому и получается смешным и понятным детям, что у меня счастливый дар понимать детей. Я точно знаю, что им сегодня надо, а что нет.

Автор статьи: беседовал Александр Касатов

www.za-partoi.ru