Плановое кесарево сечение. Мой рассказ о родах.

В роддом я легла в 38,5 недель беременности, так как нам с врачом предстояло решить вопрос по поводу способа родоразрешения. С 28 недель мой малыш упорно сидел на попе и не желал переворачиваться. Поэтому необходимо было определить, можно ли мне рожать самой или следует сделать операцию кесарево сечение.

Нам сделали узи, подтвердили предположение о том, что малыш будет немаленьким, примерно 3700, с крупной головкой. Кроме того, определили ягодично-ножное предлежание, а не чисто ягодичное, как было ранее.
После узи я зашла к своему врачу. Честно сказать, до этого я была немного в растерянности. С одной стороны, я знала случаи благополучных естественных родов в тазовом предлежании, читала рассказы о таких родах. Мне хотелось снова пройти через все это – схватки, роды, первый крик. Вновь почувствовать эту огромную радость и облегчение после боли схваток и потуг. А с другой стороны – я понимала, ЧЕМ я рискую в этом случае… Конечно, хотелось надеяться на лучшее, но все же.

Любовь Викторовна расставила в моей голове все точки над И. Она сказала, что последнее слово в любом случае будет за мной. Если я хочу родить сама – никто не будет заставлять делать кесарево. Но! Она рассказала мне о том, как выглядят роды в тазовом предлежании, и что самый ответственный момент – рождение головки. И если что-то пойдет не так или малыш в последний момент разогнет головку – ей останется только тянуть ребенка, что может быть чревато самыми нехорошими последствиями… После таких слов, сомнений у меня уже не оставалось, только стало немного страшно…

На следующий день я стояла у кабинета и ждала обхода. Любовь Викторовна проходила мимо, спросила меня: «Как настрой?», и сказала мимоходом: «Мы записали тебя завтра на операцию на утро». И пошла дальше по своим делам… Я сглотнула комок. Вот все и решилось. Больше меня не терзают никакие сомнения. Кесарево. Однозначно. Завтра я увижу своего малыша. Я пошла в палату и почему-то расплакалась от смешанных чувств.

Мне было велено поужинать кефирчиком и ничего не есть и не пить после 12 ночи. Ложась спать в этот день, я прочитала все молитвы, которые помнила, и все время гладила животик. Было как-то странно понимать, что завтра будут роды. Обычно это внезапное событие, застающее тебя в какой-то степени врасплох, как было у меня с первым ребенком. Я старалась настроить себя на хорошие, позитивные мысли.

В среду, 28 августа, ровно в 39 недель беременности, в половину седьмого утра за мной в плату пришла дежурная медсестра и отвела меня в приемный покой, где мне сделали все необходимые процедуры, переодели в больничную сорочку. Потом мы поднялись на второй этаж, и меня отвели в предродовую палату. Было велено ждать, пока соберется бригада врачей и подготовится операционная. Было около восьми утра. В предродовой палате стояло три кровати, на одной из них лежала со схватками молодая девушка, на третью чуть позже положили еще одну женщину с начавшимися схватками.

Я сидела и смотрела на них, вспоминала свои первые роды. Мне было страшно. По-настоящему. Я думала, что я смелая и терпеливая, но оказалось, что это не совсем так. Еще хотелось спать. В какой-то момент мне показалось, что все это какой-то странный сон и сейчас я проснусь…

Мимо палаты ходили врачи, потом зашла акушерка. Я ее узнала! Именно она 5 лет назад помогала моей дочке появиться на свет. Я поздоровалась и сказала ей об этом.

Затем ко мне зашел анестезиолог, очень внимательный и толковый врач, стал расспрашивать меня о моем здоровье, рассказывать о том, как будет проходить операция, подаваться наркоз, что я должна буду делать, когда буду отходить от наркоза. До операции меня ждал только укол в вену через катетор, после чего я должна буду уснуть.

К слову, операцию планировалось делать под общим наркозом, так как именно он практикуется в нашем роддоме при кесаревом сечении. Я ничуть не жалею об этом, потому как меня сильно успокаивала мысль о том, что я усну, а когда проснусь – все уже будет позади!

В моей медицинской карточке значилась аллергическая реакция на атропин, это я ляпнула при поступлении, когда меня спросили, на что у меня есть аллергия. Когда-то в далеком детстве мне капали атропин в глаза для расширения зрачка, чтобы посмотреть глазное дно. Тогда у меня была странная реакция на него в виде сильного покраснения лица. Анестезиолог стал расспрашивать меня, что это за аллергия у меня такая. Оказалось, что атропин в любом случае вводят перед любым наркозом. Он сказал, что у меня была местная реакция из-за большой концентрации атропина в каплях. И что сейчас, перед наркозом, будет вводиться минимальная концентрация, которая не даст мне такой реакции. Вообщем мне стало еще «веселее» от этого.

Анестезиолог ушел, я сидела на выделенной мне кровати и смотрела на девушку со схватками. Позвонил муж – оказалось, что он приехал и бродит где-то под окнами роддома и чего-то ждет, я велела ехать ему домой.

В предродовую зашла акушерка и сказала мне: «Пойдем». Перед уходом, я успела отправить мужу смску «Я пошла». Время ее отправления – 9:23. Время рождения моего малыша – 9:45. А следующая смс с моего телефона была отправлена в 10:56 маме с текстом «Мальчик, 3800, все хорошо, чуть позже позвоню».

А пока я отправилась в операционную… Пока я туда шла, я проходила мимо рекреации, где за столом сидели моя врач и анестезиолог и горячо о чем-то спорили. Я услышала следующие слова врача: «Что вы меня под монастырь подводите, давайте тогда ей делать спиналку, раз у нее аллергия на атропин!». А анестезиолог ей отвечает: «У нее не аллергия, а местная реакция, я же знаю, что я делаю. Если бы у нее была аллергия, мы бы сейчас искали ему замену. Атропин при любом наркозе применяется».

От этого чудного спора меня бросило в жар. Меня завели в небольшую комнатку перед операционной, говорили, что нужно снять сорочку и тапки, одеть бахилы и шапочку, а я все еще краем уха пыталась услышать, что они говорят о наркозе, и поэтому была немного растерянной, акушерке приходилось повторять мне все по два раза.

Потом я зашла в саму операционную. Это большое помещение с разнообразным медицинским оборудованием, посреди которого находился операционный стол, а над ним большая операционная лампа. Вокруг стояло много людей в халатах, шапочках и масках.

Мне помогли залезть на стол и лечь на спину. Вставили катетор в мочевой, потом закрепили руки и ноги на столе каким-то специальным ремешком. Затем, как и было обещано, в правую руку в вену вставили катетор. Пришел анестезиолог, спросил как у меня дела, сказал, чтобы я не переживала. Он рассказал мне, что сейчас мне начнут обрабатывать живот, и когда бригада врачей будет готова начать операцию, мне подадут наркоз, чтобы он не успел повлиять на ребенка.
На лицо мне надели маску с кислородом. Я лежала, видела эту огромную маску и лампу над собой. Было страшно. В голову начали лезть всякие нехорошие мысли. В последний момент я пересилила себя, решительно их прогнала и стала думать о том, что все будет хорошо, скоро все закончится, и я встречусь со своим долгожданным малышом.

Живот стали обрабатывать, чем-то мазать, мне велели закрыть глаза. Анестезиолог стоял возле моей головы. Он скомандовал медсестре какой препарат и в каком количестве следует ввести мне в вену. Было два каких-то названия, я их не запомнила. Примерно в этот момент я почувствовала, что начинаю отключаться, я попробовала поводить глазами, вместо этого увидела размытое изображение операционной…

Потом помню темноту. Было просто темно. При этом я чувствую, что мне что-то делают, начинают делать разрез, и, по-моему, мне даже было больно, но не пошевелиться, ни открыть глаза, ни сказать чего-нибудь я не могу. Но и это длилось, наверное, несколько секунд, пока я окончательно не отключилась.

Потом ничего не помню. Сначала мне казалась, что я открыла глаза уже в послеоперационной палате на кровати. Но со временем в памяти начали всплывать различные моменты. Такими отдельными вспышками. Например, я открываю глаза после операции, анестезиолог велит мне дышать, а я не могу, и в горле мешается трубка. Делаю вторую попытку – получается. Анестезиолог хвалит меня. Как доставали трубку – я уже не помню.

Следующая вспышка: мне говорят, что нужно перелезть с операционного стола на каталку. Я стараюсь это сделать, мне больно, но как-то перемещаюсь туда. Как везли в палату, и как перелезала на кровать — тоже не помню.

Дальше помню, что в палате мне то меряют давление, то щупают пульс, ставят какие-то капельницы. Я у кого-то спросила как ребенок и когда можно будет его увидеть. Потом просила то очки, то телефон, мне говорили, что сейчас мне это не нужно. Еще мне все хотелось перевернуться на бочок, так как затекла спина, но мне велели лежать так минимум до вечера. Наивная, думала, на боку мне будет легче. Знала бы я в тот момент, что нормально лечь на бок я смогу не раньше, чем через три дня. Это все как в тумане и вспоминалось чуть позже отрывками.
Окончательно я пришла в себя, когда пришел анестезиолог, спросил, как я себя чувствую, сказал, что с ребенком все хорошо, мальчик, 3840 г, рыженький! Похвалил меня и назвал хорошим пациентом, было приятно! Следом зашла Любовь Викторовна, пощупала мой пульс, живот, сказала, что все, чего я боялась – уже позади, что мы приняли правильное решение по поводу операции, а ребенок чувствует себя лучше всех. Я наконец-то выпросила телефон у санитарки, послала маме смс, ту самую в 10:56, позвонила мужу, но долго разговаривать не смогла. Мне стали присылать сообщения с поздравлениями, я их читала, но отвечать стала уже позже.

От капельницы с окситоционом начала сокращаться матка, было такое впечатление, что идут настоящие схватки. К тому же во время них болело все внизу живота, где был разрез. На животе у меня лежал лед, он был довольно тяжелым и мешался мне. Иногда хотелось покашлять, но после первых попыток я поняла, что делать этого совершенно не стоит, как впрочем, смеяться, чихать или громко говорить. Я лежала и прислушивалась ко всем этим новым ощущениям. Честно говоря, не думала, что будет ТАК больно…

Через какое-то время приехал муж, его нарядили в белый халат и бахилы и пустили проведать меня. Нам принесли нашего малыша, он крепко спал, чмокая своими пухлыми губками. Сначала мне показалось, что он похож на меня, но, как оказалось, он очень похож на мужа, как и дочка!

Я стала понемногу приходить в себя и когда схватки немного ослабились, начала отвечать на смски и звонки.

Так я пролежала до утра следующего дня. Утром пришла санитарка, сказала, что сейчас мы будем вставать! Мне казалась, что сделать это будет просто невозможно. Она перевязала мне живот простыней как бандажом (у нас в роддоме пользуются именно таким способом), помогла сесть на кровать и велела посидеть. Потом я встала и оперлась на стеночку. Голова у меня не кружилась, но было довольно больно. Когда я расходилась, то уже стала чувствовать себя пободрее. Я умылась, привела себя немного в порядок. Зашла санитарка и велела снова лечь и ждать обход. Потом я поняла, что самое сложное – это ложиться и вставать! Лучше уж ходить… Я немного полежала, пришел палатный врач, потом детский врач. Мне должны были делать уколы в живот препаратом для разжижения крови, для профилактики, и палатный врач была категорически против грудного вскармливания в этот период – три дня! Однако детский врач сказала, что знает, что в некоторых роддомах разрешают кормить при этих уколах и что препарат не попадает в грудное молоко. Вообщем она разрешила мне кормить, и в час дня мне уже привезли на детской каталочке моего малыша для кормления! Как же было приятно, наконец, взять его на руки, приложить к груди, почувствовать его запах! Да, каждое движение давалось с трудом, лежа кормить я не смогла – на боку лежать было невозможно, когда вставала с малышом на руках с кровати – из глаз искры сыпались. Но все же я была очень счастлива!

На второй день я еще находилась в послеоперационной палате и здесь не оставляли ребенка на совместное пребывание. Мне привозили его (или я сама ходила в детское отделение) каждые три часа на кормление и оставляли на час.
На третий день ночью у меня поднялась температура, которая, к слову сказать, и так не опускалась у меня ниже 37 градусов все это время. На два дня мне были назначены капельницы с антибиотиком метронидазолом, и на эти два дня мне было запрещено кормить грудью, так как он не совместим с грудным вскармливанием… Малыша кормили смесью эти два дня. Сначала я очень расстроилась, до слез… Но Любовь Викторовна может подобрать нужные слова и расставить все по полочкам!

Когда меня перевели в обычную палату (двухместную), я забрала малыша из детского отделения насовсем, но приходилось ходить за смесью и кормить его из бутылочки… Но через 12 часов после последней капельницы я уже смогла его снова покормить. Я минуты считала до этого! Один день он провисел у меня на груди, беспокоясь и требуя сам не зная чего, но уже через день все наладилось.

Я ни разу не пожалела о том, что мне было сделано кесарево сечение. Как оказалось, естественные роды на самом деле представляли бы для нас большую опасность (большое вес и крупная головка).

Сейчас прошло уже две недели после операции. Я помню только то, что было очень больно и мне было себя очень жалко. Но сами ощущения уже забылись и давно ушли на второй план. Самое главное – мой малыш и то, что он рядышком со мной! Мне не верилось, что к выписке я смогу ровно стоять и нормально ходить! Но, как только я приехала домой, я совсем забыла о шве, начала заниматься детьми и домашними делами, и все прошло еще быстрее, чем я могла предположить. Единственное – я навсегда изменила свое мнение о кесаревом сечении, как о чем-то более легком и безболезненном, чем естественные роды. Испытав на себе и одно, и другое, могу с уверенностью сказать, что наши детки даются нам нелегко, нам приходится проходить через многое, но обязательно наступает облегчение, когда в руках у тебя оказывается маленький комочек счастья!