какие были времена, рассказ про детство моего деда..

Рассказ про моего деда (отца мамы), написала моя тетя с его слов.

«Дни стали долгими, настолько длинными, что Ванька даже не замечал, когда солнце садилось. Вроде бы ещё высоко торчало оно над горизонтом, когда Ванька проваливался в голодный беспокойный сон. А когда просыпался, то солнышко оказывалось на другой стороне неба, и напоминало мальчишке о новом голодном дне.
Половодье на Каме закончилось, прошёл нерест, и рыбу сейчас трудно было поймать, да и особых-то приспособлений для ловли рыбы не было. Да и что могло быть в доме, где не было отца, а ребятня была вся мал мала меньше.
Ванька вспоминал, как месяц назад он голыми руками ловил щурят, разрывал их руками, и ел прямо сырыми.
А сейчас было голодно, кошек и собак всех съели в деревне, кое-кто варил опилки, а потом мучился животом.
В начале лета не было ещё скудного урожая на грядках в северной деревушке, живность вся попряталась, и деревня медленно умирала от голода.
До тех пор, пока не приехал уполномоченный из Кочёва, и не сказал, что будет колхоз, деревня жила в привычном ритме. Мужики били зверя, а потом продавали в Березниках шкурки, и покупали на вырученные деньги муку и картошку, которая не хотела вырастать на севере, на огородах лишь вырастала кое-какая зелень, лук. Зелёные перья лука толкли, заливали квасом, и с удовольствием поглощали эту похлёбку вместе с ржаным хлебом.
Рыбачили, охотничали, благо много косуль вертелось около деревни, пытаясь подкраться к стогам сена, приготовленного для коров.
Долгими зимними вечерами лепили пельмени из мяса и грибов, выносили на мороз, а потом охотники брали их с собой в котомку, на привале растапливали снег в котелке и варили пельмени.
Ванька и не подозревал, что их национальное изобретение затем разойдётся по миру, и называться будет по-разному, и готовиться будет по-разному. А ведь всё просто, на его родном языке пельмень значило тесто-ухо.
Но сейчас голод владел мальчишкой, голод обозначился в его больших голубых глазах, в заострившихся широких скулах на смуглом лице, в нечесаных чёрных волосах.
Ванька Сизов, которому никакого дела не было до его фамилии, так как все в деревне были Сизовыми, да и деревня называлась Сизово, был самым старшим ребёнком в семье, где кроме него было ещё шесть братьев. Отец маленький, щупленький, рождённый от крестившейся цыганки, и поэтому смуглый, был безалаберным хозяином, любил погулять с другими бабами, и мать, которая была выше и крепче отца, частенько его за это била. Да и дети побаивались её, особенно когда она сощуривала небольшие голубые глазки, в ярости у матери краснело лицо так, что даже не было видно веснушек.
Отца как самого бедного крестьянина избрали председателем колхоза, а потом его убили, то ли за председательство, то ли за его проделки.
Единственная радость у Ваньки была в то время, пока отец был ещё жив, этой радостью была красная рубаха, которую ему вручили, как лучшему ученику в школе. Все ребята щупали её, все завидовали, а потом Ванька вырос из своей гордости, да и выцвела рубаха, поистрепалась, несмотря на то, что носил её Ванька лишь на праздники. Праздник праздником, но у мальчишки был очень живой характер и домой он приходил изрядно грязный. Мать ворчала на него за испачканную рубашку, а чистота самого Ваньки её не интересовала, если надо, то в реке искупается.
А сейчас голод пришёл в деревню, и мать не знала, как прокормить свою ораву. Как ей самой хотелось кушать и жить, а тут их корми сыновей, и всё им мало! И женщине приняла решение.
— Эй вы! Идите жрать! Я вам поставила в сарае! — раздался крик матери, и ребятня радостно рванулась в сарай, не задумываясь, а почему именно там еда, а не на столе. Когда хочется есть, не до размышлений, и через несколько минут все оказались там.
Пока ребятишки соображали, что к чему, закрылся крепкий засов на дверях.
— Подыхайте там, выродки отцовские, всё равно вас не прокормить, я хотя бы выживу, — раздался голос матери. Дети заплакали, закричали, стали стучать в дверь.
— Ну, что вам от меня нужно, твари ненасытные? — раздался раздражённый голос матери.
— Мама, отпусти меня, я как-нибудь доберусь до города, я не буду мешать тебе. Я как-нибудь прокормлюсь там, — заканючил Ванька.
— Ну, что делать с тобой, проваливай! — мать приоткрыла дверь, и мальчишка проскользнул в образовавшуюся щель.
— Иди в Кочёво, авось как-нибудь доберёшься, — смилостивилась над ним мать.
— Мама, дай что-нибудь с собой покушать, — попросил Ванька.
— Мало того, что я тебя отпустила, ему ещё и еду подавай. Уматывай отсюда, а то врежу! – в исступлении закричала мать, и к её крику прибавился вой оставшихся братьев из-за запертой двери сарая.
Ванька метнулся в испуге в сторону леса, благо лес со всех сторон окружал деревню, пробежал несколько метров по чаще и свалился без сил на землю. В ушах всё стояли крики братьев, но переживания мальчика заглушил голод.
Рядом скакнула лягушка, Ванька сумел всё-таки поймать её и съесть прямо сырой.
Немного погодя у мальчишки прибавилось силенок, и он побрёл по одним ему ведомым тропкам к районному центру, он шёл тем путём, которым он когда-то ходил в Кочёво вместе с отцом.
Длинные дни и короткие северные ночи слились для Ваньки воедино, он не помнил, сколько он добирался до райцентра, он шёл, щипая по пути какие-то съедобные травы, о существовании которых он догадывался подобно дикому зверю, иногда нападал на россыпи земляники, а один раз ему попался уж. Множество комаров и мошек мальчик вообще не замечал, да и казалось, что насекомые не очень интересуются тщедушным телом ребёнка.
Наконец, качаясь, Ванька вошёл в Кочево, какая-то старуха пожалела его и накормила пригоревшей холодной кашей, но мальчишке она показалась необыкновенно вкусной, да и сил прибавила.
— Переспи у меня в сенях, а завтра на рассвете обоз пойдёт в Березники, — сказала добрая старуха.
Ванька провалился в бесконечный сон, который рано утром прервала старуха, сунула Ваньке несколько затхлых сухарей и сказала ему, чтобы поторапливался.
Так с обозом мальчишка добрался до Березников, где ему попутчики сказали, чтобы проваливал, иначе своим видом всех покупателей на базаре перепугает.
Ванька пошёл по улицам города, который показался ему большим и шумным, но самым большим впечатлением было для него то, что ото всех домов необыкновенно пахло едой.
Ванька подошёл к открытому окну и заглянул в комнату: там сидели за столом чистые, хорошо одетые люди и ели, притом каждый ел из отдельной миски, а не как у Ваньки в деревне, где все ели из общей посуды.
— Дайте, мне поесть, — попросил мальчишка, и вдруг услышал смех. Сидящие за столом люди показывали на него пальцем и говорили странное слово «самоед». Затем отец семейства снял со стены охотничье ружьё и пригрозил мальчишке.
До вечера Ванька бродил голодный по городу, пока не стащил с подоконника стынущие пирожки.
На следующий день Ванька опять просил милостыню на непонятном для тамошних жителей языке, опять слышал насмешки и угрозы поколотить его, которые мальчик понимал без перевода.
Однажды он услышал:
— Эй ты, комик, иди, накормим!
Ватага оборванных, как он сам, ребят, звала его, в руках у них было несколько буханок украденного хлеба.
Ванькина душа рванулась навстречу незнакомым ребятам, те щедро отламывали куски хлеба от булок, и мальчик ел, проглатывая хлеб, не прожёвывая.
— Смотри, мал комик, а ест как великан, — гоготали беспризорники, затем ткнули его в грудь, спрашивая, как зовут.
— Нерусь, а имя русское, — сказал один из них, а другой ответил, что внешность у него как у русских, а языку научим, а то пропадёт.

Ваньке нравилось быть беспризорником, вместе с языком он осваивал и воровское ремесло.
Время от времени удавалось сытно поесть, даже удалось сменить рваную одёжку, а об обуви никто и не думал, благо было лето. Ночевала ребятня по чердакам, и всё бы хорошо, но тело чесалось, да вши замучили.
Ванькина эйфория закончилась, когда на его глазах старшие беспризорники убили домашнего мальчика, вытащили у него деньги. Сняли одёжку, и тут же на пустыре закопали. А мелюзге пригрозили, чтобы молчали, иначе их ждёт такая же судьба.
Ваньке было страшно, но деваться было некуда, пока однажды местная милиция не устроила облаву на беспризорников. Мальчишке понравилось в детском доме, но товарищи манили Ваньку, звали, говорили о свободе. И Ванька бежал.

Когда мальчишка совершил третий побег, то уже наступила осень. Было холодно, в воздухе кружил снежок, все окна были закрыты наглухо, и украсть что-либо было невозможно. Да и товарищи куда-то подевались.
Вспомнил Ванька о том, что к ужину сейчас подадут пшённую кашу, и вернулся в детдом.
Немного погодя в этом детдоме он встретился с братишкой Колькой, он сумел-таки бежать из-под засова, а остальные все братья умерли. Поймала его милиция на улице, но он всё равно сбежит. Стал Колька склонять брата к побегу, но Ванька никуда не захотел. А Колька сбежал всё-таки и где-то сгинул.
Провёл Ванька четыре года в детдоме, на столяра выучился, а всё деревню вспоминал и о матери думал.
А в родную деревню приехал за два года до своей смерти. Удивились там люди, что жив он.
Удивился и сам Иван, когда ему рассказали односельчане, что знала его мать все его молодые годы, где её сын находился, что в паспорте записался он русским и на фронт пошёл.
А когда он в госпитале под Сталинградом лежал, получила она похоронку на сына. Случалось такое в войну нередко.
Жила она в старости неплохо, получая пенсию, как мать погибшего солдата, и не горевала о детях, и не узнала о том, что есть у неё внуки. Умерла она незадолго до приезда сына своего.
Кто виноват: время ли, люди ли? На просторах нашей огромной страны почти век жизнь выкидывает людей из их привычной колеи, рубит корни, и обнажает всю сущность человека.
А сущность-то она разная…»