В нашем классе учились два дебила – Кухнин и Моргунов. Кухнина звали Сергей, у Моргунова имени не было. Не знаю, почему вдруг они оказались в нашем классе, среди нормальных детей. Может быть, не было рядом спецшколы, а может быть, кто-то что-то перепутал.
Они сидели за одной партой и молчали. Мне кажется, что они вообще не умели разговаривать. Но в школе я почему-то плохо их помню. Скорее всего, они проучились с нами недолго.
Я помню их во дворе зимой. В огромном проходном дворе, где заливали каток и где мы торчали все свое свободное время: катались на коньках, играли в хоккей, в казаки-разбойники и еще бог знает во что.
Кухнин и Моргунов всегда гуляли в этом дворе. Они, как правило, стояли рядом. У Кухнина была детская лопатка и детское ведерко, с которыми обычно малыши возятся в песочницах. Я никогда не видел, чтобы он что-то делал с лопаткой и ведерком. Он просто их держал в руках – ведерко в правой, а лопатку в левой. У Моргунова была разноцветная формочка и маленький совок. Он все время накладывал в формочку снег и выкладывал белоснежные куличики, похожие на песочные корзиночки. По огромному двору, который занимал все пространство между Серпуховской и Подольской улицами, были выложены белые куличики. Их были сотни, может быть, тысячи.
Я заметил, что всегда, когда прихожу во двор, первым делом ищу глазами Кухнина и Моргунова.
Моргунов всегда улыбался, что бы ему ни говорили и что бы с ним ни делали. Щурил свои маленькие, близко посаженные глазки и блаженно улыбался.
У Кухнина было огромное неподвижное лицо сероватого оттенка, все в прыщах, и огромные бессмысленные, счастливые глаза. Я не мог понять, что меня так сильно волнует и почему я о них думаю. Я не мог понять, почему они всегда выглядят счастливыми.
Иногда мне казалось, что вовсе они не дебилы. Я рассматривал их и думал, что, может быть, их кто-то послал, чтобы за нами следить и потом докладывать какому-то главному судье. Я не мог понять, как можно не чувствовать холода, когда тебе запихивают за шиворот снег.
Все относились к ним как зверушкам и издевались как только умели. Их били, дразнили, кололи булавками от пионерских значков, сыпали на них снег, мычали, изображая их речь. Они никогда ни на что не реагировали. Только однажды, когда Моргунова сильно ударили по голове клюшкой и у него пошла из носа кровь, он заплакал.
Мое детство закончилось, когда я увидел кровь под носом Моргунова. Я замер, наблюдая, как две капельки крови скатились на застегнутый воротник его белой рубашки, которая всегда была видна из-под черного зимнего пальто с коричневым воротником. Капельки крови, прилипнув к воротнику, стали похожими на звездочки лейтенанта. И тогда я подумал, что кто-то невидимый его наградил за терпение. Он увидел капли, перестал плакать, и снова его лицо стало счастливым. И тогда впервые в жизни я испытал зависть.
Когда я пришел домой, бабушка спросила меня, что случилось. Я не ответил, и она испугалась. Я не мог говорить, потому что моя голова заполнилась каким-то липким туманом. И я вглядывался в этот туман, пытаясь увидеть то, что так меня ошеломило.
Я отказался обедать, и бабушка заставила меня померить температуру. Температура оказалась очень высокой, и она уложила меня в постель. Я лежал на белых простынях и плакал от жалости к Кухнину и Моргунову. А бабушка звонила в госпиталь к отцу, который был военным хирургом. Она несколько раз заходила ко мне, но я не отвечал на ее вопросы. У меня не было сил сказать ей, чтобы она оставила меня в покое. Я думал о Кухнине и Моргунове, и на это ушли все мои силы. Я даже забывал дышать.
Я пытался пробраться к ним в головы, чтобы хотя на мгновение почувствовать себя таким же счастливым. Я уже точно знал, что они видят совсем не то, что все остальные люди, что кто-то их выбрал, чтобы жить, не обращая внимания на боль, холод, обиды и всякую чепуху. Мне стало стыдно, что я плакал недавно, сломав колесо велосипеда, что переживал, когда эскимо отломилось от палочки и упало на землю, что ненавидел весь мир за то, что папа не дал мне в школу свой фотоаппарат.
Когда вечером родители пришли с работы, у меня все еще была температура, и папа никак не мог понять, чтоv со мной произошло. Тогда наша домработница тетя Наташа сказала, чтобы все от меня отстали, потому что это небольшая нервная горячка, что так бывает у мальчиков и завтра все пройдет.
Утром и в самом деле все прошло, но меня не пустили в школу. А я мечтал увидеть Кухнина и Моргунова, потому что точно знал, что теперь я смогу многое понять. Мне необходимо было увидеть их как можно скорее, потому что тайна, которой они владели, сделала их самыми главными в моей жизни.
Когда я в понедельник пришел в школу, их не было в классе. На первой перемене я узнал, что в тот самый день, когда Моргунова наградили капельками крови, их сбил грузовик, за рулем которого сидел пьяный шофер. Кухнин умер сразу, а Моргунов жил еще несколько часов.
Зима в том году была очень долгой, и пока снег окончательно не растаял, проходя через двор, я все время натыкался на куличики Моргунова.
Все так жалко!!!
