Не те "Превратности" - 14

20 сентября 2016 19:14

Малая родина встретила Светлану тугим ветром и промозглой сырой погодой. Она совершенно не хотела ехать, но поддалась на уговоры Игоря, которые, в общем-то, были логичны и разумны. Она согласилась с тяжелым сердцем, для неё было бы мукой появиться в месте, с которым связано столько дурных воспоминаний. Она не хотела встречаться с отцом, который причинил ей столько боли, искалечив её саму и убив мать, ей не хотелось знакомиться с родственниками, но всё это были лишь эмоции, в конце концов, она понимала, что Игорь абсолютно прав, и что отказываться от наследства только из-за дурных воспоминаний как минимум, глупо. Юрий Семёнович предусмотрительно подвёз её от аэропорта до самой усадьбы отца. Выйдя из машины, Светлана медленно осмотрелась, вдохнула знакомые запахи деревни и содрогнулась от захлестнувших её воспоминаний. Боль, страх, горе — всё вернулось, и страшные картинки из памяти оживали, представая, как наяву. Не было сладостной ностальгической тоски и светлой грусти по былым временам, как это обычно бывает при возвращении в родительский дом, было только страдание, которое снова разбередили и вытащили откуда-то со дна души. Её поразило запустение и увядание всего вокруг. Она помнила этот дом, наполненным жизнью, цветущим, богатым… теперь же она стояла перед полуразвалившимся строением, окруженным садом, который давно одичал и зарос. Забор местами покосился, кое-где не хватало реек, не было слышно голосов и шагов людей, не ощущалось присутствие животных, двор порос лопухами и крапивой и был завален каким-то проржавевшим хламом. В слепом окне дома показалось чьё-то лицо и тут же им навстречу вышла невысокая полная женщина, закутанная в вязанную шаль. На вид ей было лет пятьдесят, лицо еще сохранило, что называется, следы былой красоты, вокруг головы были венком уложены тяжелые русые косы.
— Здравствуйте, — сказала она с лёгким поклоном. Голосок у неё был высокий и писклявый. — Проходите домой, мы вас уже заждались. Юрий Семёныч, вы тоже заходите. Я Инга, жена. А вы Света, да?

Светлана молча покивала. Она всё никак не могла прийти в себя от увиденного. Воскобойников повёл её под локоток, давая возможность осмотреть всё вокруг. Инга шла впереди, подобрав длинные юбки, и говорила, не переставая.

— Здесь у нас был коровник. Тридцать голов содержали. Но денег стало не хватать, всё на мясо распродали. Вы уж извините, Света, мне и самой стыдно, что у нас тут так хозяйство запустили, но ничего поделать не можем. С тех пор, как Алёшенька заболел, у нас как-то дело под откос пошло. Скотину всю продали, на участках работать некому, народ распустили, платить-то нечем… Здесь вот у нас пруд был, зеркального карпа разводили, но тоже всё пропало. Пасека уже давно пустует, её отсюда не видать, но вон туда если под горку направо пойти, там была бы пасека. Конезавод тоже весь распродали. Лошадь-то, её надо кормить, объезжать, подковывать, мыть, это ж сколько народу надо нанять, да сколько платить. Тоже распродали. Хотели хоть овец сохранить, но мор прошел, почти все пали. Обойдя дом, они вошли внутрь.

— Вы уж, Света, не сердитесь, что не можем вас принять как следует. Живём мы скромно, бедненько. Занимаем только три комнатки, остальное пустует, топить-то накладно, а нам много места не нужно. Вы усаживайтесь пока что, а я вам сейчас чайку согрею.

Внутри дома было темно, не прибрано, пахло плесенью, гнилым деревом и ладаном. Мебели было чересчур много, и вся она имела такой неприглядный вид, что казалось, была принесена сюда со свалки. Зато на полочках под потолком красовались иконы: и старинные, почерневшие от времени, с дорогой чеканкой, и современные, заламинированные, ярких цветов, и даже, кажется, просто вырезанные из журналов и газет. Где-то за стенами играла весёлая ритмичная музыка, которая странно контрастировала с обстановкой.Немного оправившись от первого шока, Светлана поискала глазами место, куда можно сесть, выбрала стул почище и присела на самый край, положив сумку на колени, как человек, готовый в любой момент уйти. Воскобойников уже давно расположился на каком-то замасленном диване и закуривал, по-видимому, в этом доме он был завсегдатаем.

— Послушайте, я здесь ничего не узнаю, — наконец сказала Светлана. — Вы давно знаете эту семью?

— Давно. Я живу по соседству, — ответил Воскобойников, стряхивая пепел прямо на пол.

— Удивительно. Здесь всё так изменилось… обеднело...

— Да, вы совершенно справедливо удивляетесь. Я тоже удивляюсь, как так можно всё запустить. Дом был — полная чаша. Красота, чистота, богатство, много скотины...

— Ну, да, и я тоже помню большое хозяйство. Почему так всё получилось?

— Ваш батюшка много денег жертвовал в церкви. Мне думается, что хозяйство начало рушиться еще лет пять назад, когда он поручил абсолютно всю работу по хозяйству управляющим, а сам с головой окунулся в религию. Два года назад он заболел. И за эти два года всё развалилось окончательно. Он же мужиком был боевым, авторитетным, как гаркнет — так все у него по струночке ходят. А слёг — вот управляющие и начали под шумок всё разворовывать. Когда спохватились, все разъехались, спрашивать не с кого, даже пришлось в долги влезать, чтобы купить лекарства. Вот она, вседозволенность. Набожного человека, его обмануть-то просто, лёгкая нажива. У него крадут, а он еще и прощает, мол, бог всё видит, сам кого надо, накажет. Лёгкую наживу нашли.

— Они просто отомстили ему, — перебила Светлана. — За то, как он с людьми обращался. А чем он болен?

— Рак, — коротко ответил Воскобойников, скорбно посмотрев на иконы. — Он лежал в больнице и на облучении, и на химии, но… в общем, отправили домой на доживание. Метастазы уже пошли. Единственное, чем мы можем облегчить его состояние — это обезбаливающее. — (он так и сказал — обезбАливающее) — Не сегодня — завтра будем хоронить. На всё воля божья.

— Понятно. Действительно, вы были правы, когда говорили о нём, как о покойнике. Слушайте, а откуда музыка?

— А, это дочка. Иришка… совсем от рук отбилась. Дома папа умирает, а у неё веселье. Драть её некому!

Светлана только подняла брови. Всё, что она видела и слышала, было ужасно неестественно. В дверях показалась Инга с подносом. Она расчистила часть стола, отодвинув локтем кучу какого-то хлама, расставила не подходящую друг к другу посуду (эмалированная кружка, надтреснутый гранёный стакан, что-то старинное, фарфоровое, с цветочками и современный заварник из прозрачного пластика, откуда высовывалась бирка от чайного пакетика), в центр стола водрузила плетеную корзиночку с домашней выпечкой, под каждый прибор положила по застиранной льняной салфетке. Накрывая на стол, она говорила, говорила, говорила...

— Вы уж извините, Света, угощение у нас скромное, может, вы к такому в городе не привыкли. Алёшенька сейчас спит, ему утром доктор укол поставил, я уж его будить не стану. Но вам обязательно надо с ним поговорить, он рассказывал, что из дома вас выгнал, и из-за этого теперь мучается, хочет, чтобы вы его хоть перед смертью простили. Вот, проснётся, и поговорите. А мы пока хоть чайку попьем. Сейчас я еще дочурку приведу, познакомитесь. Только она у меня не очень вежливая, вы уж на неё не обижайтесь. Она еще ребенок совсем, люди в её возрасте и работают, и учатся, и семьи заводят, а она лентяйка у нас. Конечно, тут я сама немножко виновата, набаловали мы её с Алёшенькой, росла во вседозволенности, приструнить её было некому, вот, может, хоть с годами образумится. Я вот у вас, Света, хотела попросить. Я бы Иришку в город отправила учиться, а вы бы присмотрели за ней там, помогли пристроиться куда-нибудь на первое время, приструнили бы, когда нужно… Мы же все-таки, как-никак, родня друг другу… Ну, усаживайтесь поближе к столу. Юрик, тебе в твою кружечку наливаю, вам, Света, бокальчик получше выбрала, это у нас специальный бокальчик, гостевой. А то, мы ведь привыкли по-домашнему...

— Только это чашка, а не бокальчик. Бокальчики — для вина, — не выдержала Светлана.

В Инге раздражало всё: её косы, её безостановочная болтовня, её сюсюканье с обилием уменьшительно-ласкательных имён, её вязаная шаль, кисти которой уже побывали во всех чашках… Жутко хотелось плюнуть и уйти. Убежать. Но делать этого было пока нельзя.

— А, пожалуйста, пожалуйста, я же не против, — Инга не уловила сарказма Светланы и поняла её слова по-своему. — Я и сама люблю, знаете ли, для аппетита, и Алёшенька любил, пока врачи разрешали. При вас уж постеснялась ставить, а вы вот, сами предложили.

Светлана от удивления не успела ничего сказать, а обрадованная Инга уже поставила на стол запечатанную бутылку кагора, которая, выглядела неожиданно дорогой и качественной. Воскобойников со взглядом заговорщика начал открывать бутылку и расплескал содержимое по рюмкам, которые ему ловко подставила Инга, затем сразу же убрал початую бутылку под стол. Их движения были торопливые и точные, словно отработанные. Светлана помедлила, но увидев, что её сотрапезники уже проглотили свои порции спиртного и загадочно переглядываясь, принялись щипать плюшки, решилась сделать осторожный глоток. Как ни странно, вино оказалось превосходным.

— Светочка, а у вас дети есть? — видимо, появление на столе алкоголя послужило для Инги поводом для более фамильярного обращения к родственнице.

— Есть, двое. Сыну двадцать пять, дочери двадцать, она недавно приехала из-за границы. Инга удивлённо раскрыла глаза и покачала головой. Она была в восхищении.

— Надо же, вот кто бы мог подумать, что у нас есть родня за границей. Вы знаете, Светочка, я бы ни за что не догадалась, что у вас уже такие взрослые дети. Вы выглядите просто как куколка, как девочка… Это ж сколько вам лет-то получается?

— Мне сорок два.

— Вот надо же, вы, оказывается, даже постарше меня, мне сорок один только в декабре будет… Даже странно как-то, я вам, вроде как, матушкой прихожусь. Мы вот с вами рядом сидим и правда как мама с дочкой, скажи ведь, Юрик?

Юрик в этот момент украдкой наливал себе под столом и даже слегка вздрогнул, когда услышал своё имя. Воровато зыркнув по сторонам, он коротко покивал и отвернулся. Откуда ни возьмись, на стол мягко запрыгнул серый полосатый кот, он с абсолютно наглым и безучастным видом прошелся между чашек и начал есть одну из плюшек прямо из корзинки. Что удивительно, кота прогонять не стали, никто, кроме Светланы, на него даже не обратил внимания.

— Светочка, а кем вы работаете? Вот, Юрик говорил, что приезжал к вам на работу, — (услышав собственное имя, Воскобойников опять вздрогнул), — А я что-то, маленечко не поняла. Вы ведь врач или как бы поточнее-то сказать?

— Пожалуй, врач. У меня своя косметологическая клиника, занимаемся здоровьем кожи, волос, ногтей. Скоро оформлю лицензию и открою хирургическое отделение.

— Здоровьем кожи… Это вот бы Иришке как раз надо. У неё на лице всё выскакивают какие-то чирышки — это вот чего такое?

— Не знаю, надо смотреть, брать пробы на анализ. Может быть и инфицирование, и гормоны, и аллергия, или просто неправильный уход.

Инга забавно хмурилась и кивала при каждом слове Светланы.

— Дааа… Ну, я к тебе её пришлю, посмотришь там её, помажешь чем-нибудь. Она хотела ещё что-то сказать, но замерла и прислушалась. — Алёшенька проснулся. Сейчас, я сейчас. — Инга торопливо вышла, и было совершенно непонятно, как она определила, что её муж проснулся, никаких посторонних звуков слышно не было. Юрий закурил новую сигарету. Он уже основательно захмелел, потому что за время кроткого разговора успел себе налить как минимум раз пять, а последний раз наливал уже в кружку. На какое-то время Светлана расслабилась, и происходящее стало скорее, веселить её, чем угнетать, но теперь внутри опять всё напряглось и появилось предчувствие чего-то неприятного, какой-то смутной угрозы. Она представила отца, едкого сухого старичка, чернобородого, со злобным ястребиным взглядом, больного человека, который капризничает, ругается и брюзжит, чувствуя близкую кончину.

— Светочка, проходи сюда, дорогая моя! — услышала она писклявый зов Инги откуда-то из недр дома.

Юрий ободряюще кивнул и сказал:

— Идите, Светлана Алексеевна. Проститесь с ним по-хорошему, он в последнее время только о вас и говорил. Очень хотел увидеть и проститься.

Когда Светлана вошла в жарко натопленную комнатушку, наполненную тяжелыми запахами ладана, медикаментов и испражнений, она увидела отца, лежащего под стёганным одеялом. Он совершенно не был похож на того, кого сохранила память и того, кого нарисовало воображение. Ничего не осталось от энергичного, властного пожилого мужчины с желтоватым цветом лица и азиатским разрезом глаз, которые умели внушать, убеждать, испепелять. На подушках лежало бледное рыхлое существо с блуждающим взглядом нар\комана. На голове и отёкшем лице практически не было растительности, в вороте сорочки виднелся массивный золотой крест. Светлана не узнавала отца, не верила, что он мог состариться именно ТАК, он выглядел совершенно невменяемым. Инга стояла на коленях у изголовья кровати и сочно целовала умирающего в губы, как молодого. Увиденное так впечатлило Светлану, что к её голове подкатила дурнота, а может быть, это просто от жары и спёртого воздуха...

— Что же ты Светланочка, проходи. Присаживайся вот сюда, на постельку сбоку. Алёшенька уж так тебя ждал, так ждал! Поговори с ним, посиди. Он сам-то говорить не может, но всё слышит и всё понимает. Ты уж скажи ему, что прощаешь, а то ведь, душа будет мучиться...

Продолжение следует...

Комментарии